CD, стоящие на полке рядом : Classics (Symphony)      

London Symphony Orcestra conducted by Andre Previn

другое исполнение

========= from the cover ==========

Третья симфония, созданная в годы жизни за рубежом, почти через тридцать лет после Второй симфонии поражает глубоко русским характером: своими корнями, истоками она связана с национальной культурой традициями классического искусства. "Кого из слушателей не поражало в симфонии Рахманинова яркое выражение русского стиля, русского тематизма, песенности, русских интонаций? -замечает В. В. Протопопов. - На первый взгляд даже может показаться странной отчетливость этих элементов..."

В симфонии Рахманинов продолжает линию развития, намеченную в предыдущих произведениях: возрождает к жизни интонационное богатство древнерусского искусства, не уступающего по силе выразительности средневековым напевам Запада. Неторопливо развертывается монументальное полотно, в котором характерные попевки и их разнообразные варианты чередуются с широко распевными, задумчивыми или величавыми мелодиями, гусельными переборами, свирельными наигрышами, волнообразные нарастания - с мягкими затухающими спадами. Кажется, что музыка эта вылилась из глубины сердца композитора.

Первым исполнителем симфонии стал Филадельфийский оркестр под управлением Л. Стоковского; 6 и 7 ноября 1936 года симфония прозвучала в Филадельфии, а через два дня была повторена в Нью-Йорке.

После прослушивания произведения в оркестре композитор продолжал вносить в текст исправления и улучшал инструментовку, подготавливая рукопись к изданию. Он постоянно работал - в перерывах между концертами, даже в поездах. Третья симфония не получила широкого общественного резонанса за рубежом. "Исповедь израненного сердца" оказалась слишком своеобразно русской, слишком личной во всех своих проявлениях. Неудовлетворенный трактовкой нового сочинения американскими дирижерами, Сергей Васильевич в фестивальном цикле своих концертов в декабре 1939 года вновь после многолетнего перерыва взялся за дирижерскую палочку и исполнил свои любимые произведения - "Колокола" и Третью симфонию. Вот тогда-то она и прозвучала по-настоящему. "Лично я твердо убежден, что вещь это хорошая, - писал композитор 7 июня 1937 года В. Р. Вильшау. - Но... иногда и авторы ошибаются! Как бы то ни было, а своего мнения держусь до сих пор".

При всей своей традиционности Третья симфония является в то же время новаторским произведением, отразившим эволюцию музыкального языка в XX веке, его достижения в области мелодии, гармонии, инструментовки, преломленные через призму композиторского мышления. "Сергей Васильевич оказался таким же мудрым, проницательным и просвещенным художником, каким был в свое время Корсаков... Тот же "Золотой петушок", но в симфонической форме", - писал дирижер А. П. Асланов о Третьей симфонии. В то же время Н.К.Метнер даже считал это произведение "уступкой модернизму".

В симфонии три части вместо четырех. Правда, отсутствие одной средней части компенсируется включением в Ас1адю в качестве центрального эпизода развернутого скерцо. Начинается симфония, как отмечает Б. В. Асафьев, "из тишины, из дали, из раздумья", чуть слышным, задумчивым пением, напоминающим духовный распев "Светлица тихая". Что-то есть в нем суровое, гнетущее, какая-то роковая предопределенность, преграждающая путь к счастью. Этот образ пронизывает всю музыкальную ткань симфонии и в наиболее напряженные моменты всплывает на поверхность.

Затаенный мотив сменяется резким всплеском оркестра. И снова - тишина. Светлой грустью овеяна задумчивая, нежная главная партия, построенная на "терции кукушки". О степных просторах России, о ее могучих лесах и величаво несущих свои воды реках рассказывает эта музыка. Невольно вспоминаются строки известного стихотворения И. А. Бунина:

Ту звезду, что качалася в темной воде

Под кривою ракитой в заглохшем саду,

Огонек, до рассвета мерцавший в пруде,

Я теперь в небесах никогда не найду.

В то селенье, где шли молодые года,

В старый дом, где я первые песни слагал,

Где я счастья и радости в юности ждал,

Я теперь не вернусь никогда, никогда.

Печальные мысли нарушает вторжение тревожных ритмов, ускоряется темп. Певучая мелодия виолончелей в духе торжественных величальных песен (побочная партия) ширится, растет и переходит в быстрый марш (заключительная). Завершается экспозиция затухающим спадом. В среднем разделе (разработка) мрачнеет колорит, в тусклых тембрах слышится беспокойное, настороженно-прерывистое дыхание. Знаменитые рахманиновские наплывы, когда кажется, что какая-то неведомая сила подхватила и несет, увлекая все дальше и быстрее, становятся шире, увереннее. Набатные колокольные звоны переходят в серебристые россыпи, тихо звучит лейтмотив. А далее после драматического накала разработки особенно печальными кажутся темы репризы, завершаемой начальным напевом.

Медленная часть симфонии, как и первая, обрамлена архаичной попевкой, которая вначале появляется у солирующей валторны на фоне арпеджио арф, как бы гусельных переборов. Из этих звуков рождается хрупкая, трепетная мелодия скрипки соло с сопровождением деревянных инструментов. Даже среди богатства мелодий Рахманинова тема эта поражает особой проникновенностью и одухотворенностью. Переливчатость гармонии придает ей зыбкость. "О многом, многом, "настроенчески" прекрасном, задушевном, пейзажно-русском, говорит музыка адажио: такое чувство охватывает, когда закатной порой в странствованиях на севере выходишь среди леса к озеру, лесом хранимому и завороженному, и поддаешься очарованию тишины", - писал Б. В. Асафьев.

Задумчивая элегичность сменяется стремительным порывом. Призрачно звучит мелодия в репризе у флейты, ей отвечает вторая тема виолончелей, символизирующая обреченность. Переборы струнных подводят к центральному эпизоду. Внезапно картина меняется: мелькают причудливые, неуловимые арабески, как в фантастических видениях, и из вихря рождается тема зловещего марша, напоминающего аналогичный образ из третьей части Шестой симфонии Чайковского. После тщетных попыток как-то утвердить себя эти попевки тонут в вихре скачки и снова всплывают - то залихватски-задорные, то более сдержанные. Все стремительнее бурный натиск, все красочнее, фантастичнее и призрачнее звучание. Но вот у струнных слышится лейтмотив, его подхватывают деревянные инструменты, челеста, арфа. Замедляется темп, восстанавливается первоначальная картина. Гусельные переборы подводят ко второй теме. И как воспоминание мелькает главная мелодия, чуть слышен затаившийся лейтмотив. В финале симфонии преобладают "переливы-перезвоны" и кажется, что "среди наплывов мелодий звенит воздух, то радостно и светло, то тревожно и настороженно, то ликующе", - писал Асафьев.

В то же время финал очень богат по образному содержанию. Торжественная главная партия рисует народное гулянье: все в ней полнокровно, пестро - мелькают жанровые сценки. В певучей побочной слышатся удаль и приволье, но заканчивается тема сдержанно и сурово: в тусклом тембре фагота появляются угловатые колючие интонации, у труб проходит лейтмотив.

Центральный эпизод построен в виде фуги - имитационно проводится мелодия, выросшая из несколько преображенной главной партии финала. Есть в этой фуге что-то и от старых полифонистов и от произведений современных композиторов. В музыке слышатся не "преданья старины глубокой", а скорее наше время с его напряженным мелосом, рисуется стремительно несущаяся жизнь с ее неумолимостью и напором. Тема фуги дробится на мелкие мотивы, которые проходят в различных инструментах оркестра. Воплощающий душевное оцепенение эпизод подводит к продолжительному опеванию "01ез 1гае" у меди. И вновь проходят темы экспозиции. К концу краски все больше сгущаются, опять звучит средневековая секвенция. В коде главная партия финала сочетается с призрачным лейтмотивом, интонации которого постепенно растворяются в колокольном перезвоне, "От этого финала остается хорошее, цельное впечатление, а от всей симфонии такое чувство, будто слух совершил неспешную прогулку в "садах человеческого сердца" - писал Б. В. Асафьев.